Очень серьезный квадратный стол
Ты уснул. Ты просто уснул. Ты не видел ветеринара, просто чувствовал большие теплые руки хозяина, гладившие тебя там, где нужно: борода, живот. Твое тело было уже слабеньким, костлявым и изможденным. Старость, в конце-концов: тебе 18 лет, а по кошачьим меркам это не мало. Шерсть уже не имела прежнего блеска, местами поредела, да и хватка у тебя не такая сильная, как в молодости.
Спи, мой хороший друг. Я знала тебя всю свою жизнь. Я видела тебя и в болезни, и в здравии: ты был со мной, а я была с тобой. Я не забуду тебя, звука твоего голоса, настойчиво требующего дать пожрать, твоего холодного носа, что тычется мне в лоб по утрам. Я не забуду этого легкого ощущения самого тебя в доме. Пусть тебя и не видно, но я знала, ты где-то бродищь и охраняешь наш покой.
Я не забуду тебя маленьким, с фотографий: большущая голова и глаза, хвост-морковка. Я не забуду тебя взрослым - мне казалось, ты самое роскошное и большущее существо на Земле: длинная рыжая шерсть, зеленые хитрые глаза, мягкие, бесшумные лапы. И хвост, твой несравненный длинный хвост, твою незаменимую пятую конечность, передающую твое настроение. Я не забуду тебя старым - немного уставшим, помельчавшим, цокающим по коридору своими отросшими когтями, любящего тепло и тесноту.
Прожил ты и в самом деле роскошно. Ты мог спать и на диване, и в шкафу, и на кроватях, на мне, на сестре. Ты по молодости, когда желудок позволял, разделял с нами трапезу: и картошка тебе по нраву, и черный хлеб, и каша, что уж и говорить о паштете и креветках, от которых ты сходил с ума.
Ты был невероятно умен. Знаю, все так говорят. Но ты и правда был чертовски сообразителен - перенимал повадки своих домочадцев, разве что говорить не мог. А если и мог, то в свою речь вкладывал самый человеческий смысл.
Ты сменил аж три квартиры - на Кутузовском, на Люсиновской и эту, на Варшавке. В каждой тебе находился твой угол.
Ты привыкли жить с тобой, ухаживать, помогать справляться с болезнями. И теперь мы будем очень долго отучиваться от всего, что связано с тобой. Никаких мисок, лежанок и лотка. Ты ушел.
Спи, мой хороший и любимый, как брат, из моего сердца ты никогда не уйдешь.
Спи, мой хороший друг. Я знала тебя всю свою жизнь. Я видела тебя и в болезни, и в здравии: ты был со мной, а я была с тобой. Я не забуду тебя, звука твоего голоса, настойчиво требующего дать пожрать, твоего холодного носа, что тычется мне в лоб по утрам. Я не забуду этого легкого ощущения самого тебя в доме. Пусть тебя и не видно, но я знала, ты где-то бродищь и охраняешь наш покой.
Я не забуду тебя маленьким, с фотографий: большущая голова и глаза, хвост-морковка. Я не забуду тебя взрослым - мне казалось, ты самое роскошное и большущее существо на Земле: длинная рыжая шерсть, зеленые хитрые глаза, мягкие, бесшумные лапы. И хвост, твой несравненный длинный хвост, твою незаменимую пятую конечность, передающую твое настроение. Я не забуду тебя старым - немного уставшим, помельчавшим, цокающим по коридору своими отросшими когтями, любящего тепло и тесноту.
Прожил ты и в самом деле роскошно. Ты мог спать и на диване, и в шкафу, и на кроватях, на мне, на сестре. Ты по молодости, когда желудок позволял, разделял с нами трапезу: и картошка тебе по нраву, и черный хлеб, и каша, что уж и говорить о паштете и креветках, от которых ты сходил с ума.
Ты был невероятно умен. Знаю, все так говорят. Но ты и правда был чертовски сообразителен - перенимал повадки своих домочадцев, разве что говорить не мог. А если и мог, то в свою речь вкладывал самый человеческий смысл.
Ты сменил аж три квартиры - на Кутузовском, на Люсиновской и эту, на Варшавке. В каждой тебе находился твой угол.
Ты привыкли жить с тобой, ухаживать, помогать справляться с болезнями. И теперь мы будем очень долго отучиваться от всего, что связано с тобой. Никаких мисок, лежанок и лотка. Ты ушел.
Спи, мой хороший и любимый, как брат, из моего сердца ты никогда не уйдешь.